Май — июль 1862 г.

[Эта часть дневниковых записей относится к пребыванию Шишкина за границей.]

Здание хорошо [Речь идет о берлинской Академии художеств.]; галерея дрянь — несколько вещей порядочных; Beder [Вебер Антон (1833—1909) — немецкий живописец. Жанрист и портретист. У Шишкина неточно обозначена фамилия (Beder).] (Несчастное семейство) очень хорош. Гильдебрандт [Гильдебрандт Эдуард (1818—1869) — немецкий живописец. Пейзажист. Профессор Берлинской Академии художеств.] (Отмель) великолепный. Калям очень плох, Лессинг (группа защищающихся солдат на скале) недурен. Куккук [Куккук Баренд Корнелис (1803—1862) — голландский живописец. Пейзажист.] (Зима) так себе. Классы рисовальные грязны, рисуют сухо, каждый рисунок отдельно с гипсовых голов, рук и пр., что очень хорошо. Пейзажный класс не богат оригиналами, и то все старые рисунки карандашом, весьма плохие; новых нет. Студии конкурентов смешны, и конкуренты сами тоже, сюжет какой-то допотопный, но все-таки из своей, т.е. немецкой истории.

В Академии мы [Шишкин выехал в Берлин 27 апреля 1862 г. вместе с В.И.Якоби, с которым и совершал вначале свое путешествие и совместно с ним поступил в мастерскую Коллера.] узнали, что Гильдебрандт в Берлине, пошли к нему, а он уехал на днях — жаль; ходили тоже с письмом от Боголюбова к Кнаусу — и он уехал в Баден-Баден. [На полях этой и следующей страницы приписка Шишкина: “Далее он описывает свои впечатления от города, от мастерских художников, виденных им там, картины, церкви, магазины, мосты, подмечает разные мелочи германской жизни и нравов, жалуясь иногда на бестолковость и трудность найти что-либо без знания языка: им постоянно приходилось прибегать к мимике или к рисованию нужного предмета”.] Отыскивая Гильдебрандта, попали случайно в мастерскую какого-то графа Оскара фон Краков, как отрекомендовал его портье дома, где живут он и Гильдебрандт. Спрашиваем, что он пишет, по какому роду живописи, но из ответов поняли только швейн — а остальное ничего; входим в 4-хугольную переднюю, наконец его дверь отворилась, и там показалось много пейзажных этюдов, весьма плохих. Мастерская с хорошим светом, 12 талеров в год, увешана сверху донизу этюдами животных, особенно головами кабаньими, ослиными и оленьими, птицы есть, некоторые очень недурны и то написаны с чучел; тут же пишется картина довольно большая — травля кабанов; нехороша, мертва, жизни, как у большей части средних немецких художников, нет; рисовать вовсе не умеет. Вообще художник, хоть и граф, но плох и живет, как мы грешные, только почище. Галерею Академии посещает очень много народу; свободный доступ от 10 до 2-х. Музей в Берлине, преимущественно из немецкой школы, отвратителен; Каульбах (его теперь здесь тоже нет) фрески великолепны (мифология и аллегория). Теперь их только 5, будет писать шестую — Историю цивилизации. [За период с 1847 по 1865 г. В. Каульбах исполнил на стенах Берлинского нового музея шесть огромных и несколько меньших по размеру композиций символически исторического характера.] Это нам все передал Григорович (беллетрист), [Д.В.Григорович] который, оказывается, большой знаток искусства и поклонник его без разбора; ругает все русское без пощады; уехал в Париж. Эстампных магазинов в Берлине очень много, а фотографии на каждом шагу, и есть очень хорошие; в книжных лавках постоянно найдете между иностранными и наши книги, конечно запрещенные. Между бесчисленного множества карточек найдете непременно Искандера, Огарева и других русских. Жизнь в Берлине недорога, платье тоже; я плачу за комнату в отель de Pom, хорошей гостинице, 45 к[опеек] сер[ебром], чисто и удобно; стол общий 60 коп[еек], очень хорош — только длинный, 1 1/2 и 2 часа — ведь это ужас! Пошли в сад — громадный, из лип, дубов и каштанов; против всякого вероятия в нем есть места совершенно почти не тронутые. [...]

Через 5 дней поехали в Дрезден. [На полях приписка Шишкина: “и И.И. заносит так же подробно и Дрезденские впечатления”.] 18/6 мая, переезд 5 часов, ехали ночью, дорога напоминает нашу Московскую железную дорогу. Остановились в гостинице Штадт Кобурге, прислуга понравилась сразу — очень любезна и услужлива. Номера порядочные и недорого; в первый раз встречаю вместо одеяла тонкую и легкую перину, что сначала кажется очень странно; ночью я ее сбросил — жара; кофе дают очень много и хороший. В Дрездене встретили сестер двоюродных Якоби, которые совершили большое путешествие по Италии и много нам рассказывали; женщины очень умные и добрые — особенно Ольга Яковлевна Эйхен [Эйхен Ольга Яковлевна. — Училась в Петербургской рисовальной школе. В 1860 г. получила звание неклассного художника.] — художница, но работ ее я не видел, теперь она не занимается. Сегодня же пробежали по некоторым частям города, видели какие-то улицы, полные народом и зеленью — зелени здесь еще больше, чем в Берлине. Здания церкви темные, сделаны из старого камня, который от времени почернел, тон недурен. Старый мост через Эльбу плох, Эльба мелка, течет по камням, набережная не везде, но очень живописна — унизана зеленью сверху донизу и к воде идет отмель; вдали виднеются горы. По левую сторону Эльбы главный город уже более парадный, там и дворцы, и галереи, казармы, конечно, и бездна солдат. Улицы довольно узки, но все не так, чтобы нельзя было разъехаться; видели где-то монумент кому-то на лошади, напоминающий очень Петра Великого, но плох до гадости и стоит на какой-то торговой площади. Потом опять потянулись великолепные аллеи каштановые, которые прильнули к громадным домам и покрыли их — очень живописно; вот где бездна аксессуаров для наших бедных портретистов. Пришли к новому мосту (за проезд по мостам берут по грошу, т.е. по 3 коп[ейки]), через который идет железная дорога; тут нас хватил сильный дождь, и наше с Якоби платье, купленное в Берлине, все сморщилось и как бы уменьшилось, рукава стали коротки, полы поджались до безобразия — это немецкая честность портных! От дождя мы едва скрылись под арку [...]. Поблизости нашей гостиницы какая-то башня с часами, звуки которых чрезвычайно напоминают московские Спасские — очень приятно; сегодня же мы слышали звон в церкви очень гармоничный — это как-то отзывается родным.