А.А.Киселев

ВЫСТАВКА ЭТЮДОВ И.И.ШИШКИНА (1891)

В Петербурге, в залах Академии художеств 26 ноября открылись две выставки: картин, этюдов и эскизов И.Е.Репина и этюдов, офортов, рисунков и т.д. И.И.Шишкина. Выставки эти несомненно должны произвести грандиозное впечатление. И.Е.Репин является здесь с новыми своими произведениями огромных размеров [...].

Выставка И.И.Шишкина представляет совершенно иной характер. Здесь собрано им все лучшее из всех его этюдов за время его художественной деятельности с 1848 по 1891 год, вся та закулисная, никогда не выставлявшаяся им напоказ работа с натуры, служившая знаменитому нашему пейзажисту лишь материалом для его художественных созданий. По этой выставке, следовательно, можно видеть весь последующий ход развития его выдающегося таланта от поступления его учеником в Академию художеств и до последней поры его маститой зрелости. За всю свою трудовую жизнь много создал он прекрасных картин, стяжавших ему неувядаемую славу во всех концах России и за границей, славу первого русского пейзажиста наших северных лесов, недаром утвердившую за ним прозвище “лесного царя”. Но для каждой своей картины он писал десятки и сотни этюдов и целые альбомы наполнял рисунками своего беспримерного карандаша и пера. Из всего этого материала он отобрал теперь около 300 нумеров и решился показать их публике. Если бы он ничего не произвел более, как только половину выставленных теперь этюдов и рисунков, и тогда слава его была бы обеспечена навсегда. Но помимо художественного интереса, выставка эта дает интерес, так сказать, биографический. Она рисует полную картину постепенного расцвета сил художника, не ослабевающих до последнего дня, до последнего мазка его кисти. Новейшие его этюды (последних четырех, пяти лет) мы имели случай видеть еще в его мастерской и были поражены могучей силой правды его рисунка и колорита, с каждым годом все более освобождающегося от условных красок его старинного письма, несколько сухого, вялого и однотипного. Редко кому выпадает на долю такой счастливый случай подвести итоги так наглядно, за такой продолжительный период своей деятельности, воочию убедиться в плодотворности этой деятельности и иметь право сказать себе: “Да, я трудился недаром, шел постоянно к цели и не ослабевал до настоящей минуты”. Остается только пожелать, чтобы эта сила и бодрость в художественном деле, какую выказал И.И.Шишкин за все время своей художественной карьеры и в особенности в последних его этюдах, долго еще не покидала нашего маститого и всеми любимого пейзажиста.

Оставляя оценку выставки И.Е.Репина до другого раза, мы коснулись этюдной выставки И.И.Шишкина главным образом потому, что в “Новом времени”, в день открытия выставки 26 ноября, появился отзыв о ней г. “Жителя”, дающий совершенно превратное, по нашему мнению, толкование всей деятельности И.И.Шишкина. Не касаясь вопроса о том, насколько г. Шишкин поэт в создании своих пейзажей, и соглашаясь с г. “Жителем” в полном реализме шишкинского творчества, мы не можем, однако, согласиться с автором отзыва, что поэтичность шишкинского пейзажа сказывалась только под влиянием на него Калама (какового влияния никогда не было, ни прямого, ни косвенного) и что поэтичность эту погубило в г. Шишкине давление на него реалистических воззрений дурной хвалебной критики, превозносившей грубый реализм кружка товарищей передвижников, к которым принадлежит и И.И.Шишкин. По-видимому, ни один рецензент не может обойтись без камня за пазухой, припасенного для своего собрата по ремеслу. И г. “Житель” обнаружил этот камень, направив его на соперника, трубившего хвалебные гимны передвижникам как протестантам Академии. Может быть, он и прав, но нам нет дела до их распри, но за что же при этом достается передвижникам, никогда не поддававшимся влиянию этих хвалебных отзывов, особенно по части манеры живописи и вообще по специальным художественным вопросам? Еще удивительнее, что камень этот по дороге задевает И.И.Шишкина, постоянно совершенствующего свою технику и именно в последних своих этюдах жизненностью тонкой, изящной и сочной живописи ушедшего далеко вперед от Калама и его школы, всегда условной, манерной и слащавой, хотя в свое время Калам и оказал большую услугу пейзажной живописи. Если в этих этюдах нет поэтичности, так кто же ищет ее в этюдах? Ведь это сырой материал, это непосредственное отношение художника к натуре, только как к материалу, а поэзия может сказаться только в переработке этого материала в картину. Физиономия г. Шишкина как пейзажиста вылилась в ярко очерченную форму, которой он никогда не изменял от начала и до конца своей деятельности. Он — реалист убежденный, реалист до мозга костей, глубоко чувствующий и горячо любящий красоту леса, как в его отдельных типичных особенностях, так и в массе.

Правда, он лучше чувствует изящество рисунка, чем изящество тона, колорита, и поэтому в его работах пером, и в особенности в неподражаемых офортах, более поэзии и изящества, чем в его живописи, но где же эта “тузовая” грубость мазка, в которой он провинился перед “Жителем”? И справедливо ли ставить в строку такому бесспорному знатоку и художнику лесных дебрей единственную его неудачную попытку экскурсии в поэзию Лермонтова, где реализм его оказался не у места [Имеется в виду картина “На севере диком...”].