ПОЭТ ПРИРОДЫ (ПО ПОВОДУ “60 ОФОРТОВ И.И.ШИШКИНА”, ИЗДАНИЕ А.Ф.МАРКСА) (1895)[“Нива”, 1895, № 12, с. 291 и 293. Подпись: Вас. Н.-Д — ко. Немирович-Данченко Василий Иванович (1845—1936) — писатель, журналист, критик.]
I
Ни об одном из наших современных художников не хочется сказать так много и по душе, как об Иване Ивановиче Шишкине, и едва ли кто-нибудь из его товарищей представляет собою такой цельный и законченный образ, такую характерную фигуру, какою является этот истинный “поэт природы”. Лучшего определения ему трудно подыскать. Он действительно живет с нею одною жизнью, весь отдается ей, и она не имеет от своего истолкователя никаких тайн. Вглядитесь в портрет нашего “лесовика” (да простит мне читатель это выражение), не только вглядитесь, но вдумайтесь в этого крепкого и сильного человека, от которого веет на вас смолистым и здоровым запахом темного бора, мощью старорусских заповедных дебрей.
Он и сложен так же, как слажены “кондовые” сосны, на диво поднявшиеся из, по-видимому, бесплодных песков. А.Ф.Маркс очень хорошо сделал, что к собранию этих 60 офортов приложил и портрет, исполненный тем же способом самим художником. Он превосходно передает не только внешний облик Ивана Ивановича Шишкина — он говорит вашей душе, вы понимаете человека — по спокойным, пристальным и вдумчивым глазам узнаете его манеру наблюдать и всматриваться в сокровенные красоты скромной природы нашего Севера. Это живое лицо — разом делающее вас, постороннего обозревателя, — знакомым художника. Мне, по крайней мере, так и рисовалось утопающее в сумраке и прохладе чернолесье, с тихим лепетом ключа в овраге, с огнистым и расплывчатым закатом солнечных лучей, проникающих сюда сквозь переплеты вершин, и посреди этой свежести и тишины — художник, таким, каков он сейчас передо мной в своем офорте [...].
II
“Поэт природы” — именно. Поэт, думающий ее образами, разбирающий красоту ее там, где простой смертный пройдет равнодушно, безучастно. Для Ивана Ивановича Шишкина как для настоящего поэта — в его родной стихии нет великого или малого. Достаточно треплющихся по ветру былинок, цветов, поднявшихся над травою, широких и запыленных листьев лопуха, чтобы в его творческой фантазии создались картины, полные истинной прелести и силы. Дымок, стелющийся вдали между стволами сосен, просветы неба сквозь дремлющие ветви — все это говорит его сердцу, а в истолковании художника и нашему. Вы видите, что это все живет, чувствует, теплится, дышит под его кистью и карандашом. Вас самих тянет прочь от душного, шумного и суетливого города в величавое и торжественное своим спокойным говором зеленое царство [...] Его “Лесные цветы” — ведь это сама идиллия, переданная в живом образе. Крошечный рисунок, — но вы чувствуете его жизненную правду, вы вместе с этим поэтом природы понимаете, что в ней нет и не должно быть малого и незначительного. Лесной ручей (офорт № 2) чуть струится в камнях. Кругом молчат деревья, хранящие в своих листах свежесть. Трава, напоенная его живительной водой, пышно раскидывается кругом. Так тихо и сладко делается на душе — точно в нее самую художник перенес мистический покой и благоговейное молчание своего возлюбленного леса.
III
Если бы я хотел дать полное понятие о собрании офортов, мне пришлось бы перечислять все его нумера. Нужно некоторое принуждение над собою, чтобы говорить не о всех. Ну как миновать, например, этот несравненный уголок леса (“На порубке”, № 5) ночью. Темное небо вызвездило. Полное какой-то неразгаданной тайны, оно мерещится вам за черными стволами деревьев, некоторые из них уже легли под топором. Далеко из глубины бора светится огонек костра. А ночь кругом молчит, и за вершинами неподвижных лесных великанов ее загадочные созвездия медленно и торжественно совершают обычный свой оборот над окутанной мраком землею [...] Ясный день — ручей капризно змеится и пропадает вдали чуть различимым извивом. Белые, полные солнечного света облака высоко поднялись над уголком расступившегося леса, и на их мареве чернеют привольно раскинутые крылья птиц. И опять ночь зимняя, лунная. Звезды чуть теплятся. Воздуха так много между этими опушенными снегом соснами и елями. Вдали, на темном фоне неба они только чудятся. Точно стоят там трудно различимые фантомы, а перед вами полянка, облитая мечтательным светом месяца, сквозь пуховины осыпавшего их снега торчат стебли оставшихся от лета растений, и в белом тонком насте они же чернеют, неподвижные и безжизненные. Далеко-далеко между деревьями тускло светятся другие, чуть тронутые луной, полянки.
IV
Как хороши все эти маленькие “поэмы в рисунках” у нашего поэта природы. Посмотрите на это море. Обрыв чуть покрыт землею каменного берега, могучее дерево уцепилось на нем, пустило в его расщелины свои крепкие корни и пышно облиствело под солнцем над полувоздушной далью. Чайки реют внизу. Движение бездонных вод чудится — вы его видите не глазами, а чувствуете. Дальше — дальше белеет парус. Куда несется он по лазурной пустыне? А вот задумчивая, полная света и красоты южная ночь. Черные и мрачные скалы Гурзуфа обрываются пугающими воображение массами — опять в то же чуть зыблющееся безбрежное море. Месяц, чуть тронутый узенькою тучкою, отразился в его глубинах. Тишина, безлюдье, простор — только этот камень да мерцающие воды что-то без слов говорят вашей душе. А вот еще (№ 37) — выступ Аю-Дага за великолепной южной сосною — чудным образчиком творчества этой природы. Море спокойно лежит в мощных объятиях скал. Оно не волнуется и не кажется засыпающим. Жарко. Солнце отражено облаками, какие-то черные птицы несутся над ними. Не предвестники ли бури? Но до чего мы мало еще знаем наших лучших художников. Право, начинаешь верить, что артистка провинциального театра, после “Ревизора” пожелавшая немедленно поехать в Петербург пожать руку Гоголю, — не анекдот. Ведь и Ивана Ивановича Шишкина многие грамотные люди считают исключительно автором “сосен” и северных лесных пустынь. А между тем под его карандашом и кистью также живет и воскресает перед нами далекое теплое море, высятся мощные Крымские скалы (№ 36, 58). Самый камень в его руках полон странной, несколько мрачной красоты. Через утес в другой бьет солнце. Он так и горит перед нами, весь расписанный загадочными трещинами. Скала впереди бросает на него резкую тень, в щели между ними вы чувствуете сумрак и прохладу среди палящего полудня. Каменное великолепие горных долин передано мастерски. У И.И.Шишкина ночи дышат.
V
У нашего поэта природы — рядом с мастерством и техникой идет то, что не часто встречается и у настоящих поэтов. С определенным образом, так или иначе говорящим вашей душе, рядом набросаны, как будто бы вскользь, черточки, которые вы с первого взгляда не отличите. Любуясь этими изящными уголками чудного божьего мира во второй и третий раз, вы в них почувствуете новую красоту, упущенную вами прелесть. Все эти “На лесной меже” (№ 16), “Полянка” (№ 20), “Опушка” (№ 21), “Сосны” (№ 27) и много других, помимо их удивительной верности природе, погружают вас в мир неуловимых ощущений. Случалось ли вам в солнечный день остановиться у леса в тени и задуматься? В вашей душе точно тени от облаков бегут неопределенные, но чудные впечатления. Вы уходите в мечтательные созерцания как-то недающейся вам в руки красоты. Именно то же я испытал, рассматривая эти вдохновенные рисунки. Особенно два из них: “Дремучий лес” (№ 26) и “Сосны” (№ 27) — сколько в них мощи, силы, глубины... Взгляд в этом царстве древесных стволов уходит бог знает куда, и там, где густится тьма, он все еще угадывает новые и новые силуэты и образы. А ночь над морем! Где-то далеко-далеко луна отразилась в воде у самого горизонта... Здесь, на берегу, у резко очерченных во мраке черных деревьев, костер и около него люди... Тянет туда вволю надышаться свободою, свежестью, налюбоваться этой красотою...
Всякий раз, когда мне делается особенно скучно, а за окнами хмурится тоскливый и скупой на ласку зимний день, я открываю офорты и вместе с “поэтом природы” Иваном Ивановичем Шишкиным ухожу в его заколдованное царство, теряюсь в его лесах, вволю дышу солнечным светом и теплом, слушаю говор лесных вершин и прибой царственного моря, грежу лунными ночами — и, возвращаясь к скучной городской действительности, чувствую себя освеженным и бодрым.
VI
Нужно знать кропотливое производство офорта, чтобы понять, сколько труда и усилий потрачено на это издание. Маленькая невнимательность, рассеянность — и начинай все сначала. Чтобы добиться тех результатов, которые дает это издание, нужно было упорно и долго преследовать свою цель, преодолеть тысячи препятствий. Сколько великолепных удавшихся досок приходилось вновь переделывать, потому что, по мнению требовательного художника, они не вполне передавали известное настроение. Рассказывая в предисловии, как Иван Иванович Шишкин работал над этим, издатель говорит: “Он не только печатал листы, но и варьировал их до бесконечности, рисовал на доске краской, клал новые тени, делал другие пятна, звезды, лунные блики... Весь в возбуждении работы, сильный, уверенный, он являлся действительно большим мастером, напоминающим собою художников былого времени”.
Позволю себе закончить свой очерк офортов Шишкина кратким указанием, что появление их в свет является не только удавшимся издательским предприятием, но и крупной заслугой. Россию можно изучать в этих художественных очерках со всем бесконечным разнообразием ее характерных черт, контрастов, тонких и неуловимых для других подробностей, являющихся выпукло и ясно в творчестве нашего поэта природы. По отношению к технике офортного дела — это последнее слово. Мы смело можем теперь на выставки целого мира послать это великолепное издание. В нем наше искусство лицом в грязь не ударит. Еще раз обращаясь ко всему нами сказанному, мы не в силах не послать нашего заочного спасиба поэту природы, подарившему нам столько радостных и поэтических впечатлений, окружившему нас очарованным миром задумчивой и истинной красоты.